Пропали у Любы любимые сережки. И денежная сумма в десять тысяч рублей. Деньги и украшения она под стопкой пододеяльников в шкафу хранила. И вот — пусто под стопкой белья, ничего там нет. Только пыли немного по углам.
В шкафу Люба все-все перетрясла. И даже нашла фотокарточку школьной своей любови. Пятнадцать лет карточка у нее в шкафу незаметно жила. И Гена Петров с карточки улыбался все эти годы светло.
Но что Гена? Ни сережек, ни денег-то не обнаружилось. Порвала Люба фотокарточку от досады в мелкие клочья. И Гена Петров улыбаться сразу перестал.
Начала Люба вспоминать — кто в гости к ней заходил. Маменька Любина заходила. Тетка Маша еще. Подруга Вера с младенцем своим грудным. И Петя Тимошкин. Тот чаще всех заходил.
Каждый вечер почти к Любе он ходит. Потому что между ними серьезные отношения. “Не может быть, — Люба подумала, — чтобы это Петя спер. Не может быть совершенно”.
А почему она про Петю первым делом подумала — так это и не ясно. Сами мысли так сложились. Не про маменьку же задумываться, в конце-то концов.
Начала Люба тогда весь дом свой перетряхивать. И чего только не отыскала. Даже черепашку Люсю. Она в зимней спячке пребывала под диваном.
Вылезла из ящика зимовального и вырубилась за диваном в здоровом сне. А сережек и денег не нашлось, к сожалению.
Звонит Люба возлюбленному. Маменьки с теткой Машей звонить не стала. Услышат они про кражу — и крик поднимут. И сама Люба виноватая окажется.
«Водишь, — скажут, — всяких хлыщей сомнительных». Это им Петя так не нравился. Потому Пете первому и набрала. Поделиться переживанием. И поддержку получить.
— У меня, — говорит расстроенно, — кража. Кто-то деньги стащил. И сережки еще. Сережки от бабы Клавы мне достались. Такие сейчас не носят женщины молодые. Модель устаревшая. Но изделие золотое. И память от бабы Клавочки. Украли, Петя, средь бела дня.
— Кому они нужны, — Петя утешает, — сережки эти! Сережек сейчас всяких в магазинах завались. И колец помолвочных, и диадем. Небось, сама ты их куда-то засунула. Надоело тебе на устаревшую модель глядеть — вот и спрятала с глаз подальше.
Я так однажды ботинки зимние потерял. Не горюй, Люба. Скоро Новый год. А я тебе заранее кольцо купил. Такое, с намеком. Лучше оно сережек древних. Плюнь и разотри. Бабе Клаве уж безралично.
Люба кольцу обрадовалась, конечно. Но сережек-то она не прятала. В прошлом месяце их видела — лежали себе спокойно.
— Еще деньги, — говорит тихо, — исчезли. Тоже я их спрятала? Тоже меня их вид не устраивает?
— Ой, — Петя хихикнул, — это и вовсе с каждым случается. Все деньги дома теряют.
Я сам в прошлом году так десять тысяч утратил. Искал, искал. Не нашел. Но ко мне товарищей много ходит. Небось, кто-то и прикарманил. И есть у меня определенное подозрение. Догадываюсь я, кто денежки пригрел.
Но скандалить не стал. Видать, человеку они очень уж нужны. И внушил я себе, будто подарил деньги товарищу. И перестал о них вспоминать. Подарил и подарил. Так и что ты думаешь?
Ровно эта сумма мне вернулась случайным образом. То ли в лотерею выиграл, то ли нашел где-то. Вот так-то. И ты смирись, не стоит так уж из-за денег убиваться. Это дело наживное.
Может, Люська, черепаха твоя их сожрала? Читал я про такие явления в живой природе. Недаром она в укромное место припряталась. Знает кошка, чье сало съела.
А Люба никак успокоиться не может. Ищет воришку усиленно. Родню и Веру с младенцем из подозреваемых она сразу исключила. И один ведь человек остается — Петя. Больше некому.
И горько было Любе так про возлюбленного думать. Все же полгода у них отношениям. И надежды с Петей самые лучшие были связаны.
И колечко он с намеком прикупил. Неужто, смог такое сотворить? А она о свадьбе мечтала. Позвонила Люба Вере. И ей на пропажу пожаловалась.
— Дык, — подружка сказала, — это явно Тимошкин. Вид у него сомнительный. Все хихикает. Ты ступай в полицию. И заявление накатай. Пусть-ка его проверят. Прямо так и заяви: подозреваю своего молодого человека. В шкафу не трогай ничего — может, там его отпечатки отпечатались.
— А если не он это, — Люба засомневалась, — стащил? А я на него, получается, поклеп возведу. Он со мной тогда сразу отношения закончит. Оскорбится.
— Тогда проверочку ему устрой, — Вера советует, — элементарную. Спрячь дома купюры разного достоинства. В разные места прямо засовывай. Но запомни где и сколько припрятано.
А как уйдет Петя, так и пересчитывай. Ежели пропадет купюра, так все и понятно станет про Тимошкина. Тут вы его с полицейскими и возьмете горяченьким.
— Не могу, — Люба сокрушается, — этак поступать. Коли я начну Петю на живца ловить, так это означает, что под подозрением он у меня. И как в глаза смотреть? Как, я спрашиваю? Он такой ласковый, такой ранимый.
— Как знаешь, — Вера обиделась, — так и поступай тогда. Или ты на нас с младенцем думаешь? Вот спасибочки.
И закончила подруга Вера на этом разговор. Обиделась, видать, надолго. А Люба с возлюбленным беседовать вечером настроилась. Глаза в глаза. Тяжкий разговор предстоял.
И вот сидят они на диванчике. Люба вновь про потери рассказывает. И неудобно ей очень. И смотрит она в сторонку — на шкаф бельевой. И подол халата теребит. Сомнения говорит свои. Мол, не было дома более никого. Остаешься ты, Петруша.
— Мы с тобой, — Петя честными глазами на Любу посмотрел, — любовь друг к дружке испытываем. И как подумать такое могла: Тимошкин — вор? Как, Любовь?
Это же уму непостижимо. Может, тетка Маша денежки уволокла? Может, младенец спер. Всякое бывает в этой жизни. А ты на меня сразу подумала! И натуральные слезы у него из глаз побежали.
Испугалась Люба. И слезы Тимошкину утерла рукавом. И успокаивает Петю всячески. В полицию, мол, она еще и не ходила, но пойдет. Пусть уж тут профессионалы разбираются. А Петя вдруг из кармана колечко достал.
— Бери вот, — носом шмыгнул, — на Новый год берег. Но ты меня в ерунде всяческой подозреваешь. Забирай. И пойду я. Более не увидимся никогда. Не могу я без доверия. Ухожу поэтому.
Ты оговорила совершенно честного человека. Пусть на твоей совести это будет, Люба. Деньги, небось, ты сама потратила. И запамятовала. А я ведь предложение руки и сердца делать приходил. Что ж, не судьба, нам видать.
И встает с диванчика, и к двери входной направляется. Не выдержала Люба. Тоже зарыдала. “Что такое деньги, — рыдала она, — да просто тлен! И не дороже они человека.
Ох, прости, любименький! Потратила или тетка Маша прихватила. Она человек пожилой, пенсия мизерная. Или же младенец по неразумению бумажки сжевал, ох, бывает такое, ох, чего я наделала”.
Примирение бурное тут последовало. Не смогла Люба расставания неминуемого пережить. И не пойман — не вор, что говорится. Помирились. Возлюбленный клялся горячо, что ни разу в жизни он чужого не брал.
А уж сережки и десять тысяч ему и вовсе без надобности. Будет он еще руки марать. Будет он еще у любимой девушки чего-то тащить. Небось, и черепашка эта серьги бабы Клавины умыкнуть могла. И сейчас это проверить легко можно.
И в зимовальный ящик Петя полез. Повозился там, Люську по башке сонной погладил. И с видом победителя серьги из ящика вытащил.
— Вот они, — кричит, — говорил же, Люська это промышляет! Черепахи — они как сороки. Все блестящее к себе в нору тащут!
А Люба улыбается неуверенно. Но поверила Пете, конечно. Сережкам бабы Клавиным обрадовалась. И всякое в живой природе бывает.
Нашлись серьги — и прекрасно. А десять тысяч, небось, и сама Люся потратила. Потратила да забыла. И нечего на честных людей наговаривать.
