Начали вдруг Василисе сообщения поступать от неизвестного абонента. И пишет этот абонент сплошные глупости. “Васька, — пишет нагло, — и не совестно тебе за чужого мужчину замуж было выходить?
Он-то тебя совершенно не любит! Признай уж: на пузо взяла мужчину! Тьфу такой быть! А любит он одну меня! Спроси-ка сама у нашего дорогого Сереги”.
И подобных посланий множество приходит. Прямо пачками летят. С разных номеров телефонных. А суть посланий одна: у кого-то забрала Василиса любовь всей жизни. И так этот абонент сердится, что не жалеет собственных пальцев: пишет днем и пишет ночью.
Иногда даже звонит. И женским голосом ехидным про любовь к Сереже рассказывает. “У нас, — голос хвастается, — такая любовь была! Такая уж любовь! Он, Серега-то, за мной бегал ужасно после ссоры.
Умолял вернуться. А я чего-то сплоховала тогда. Думала: пусть-ка еще пострадает чуточек. Для пущей страсти. И пока кобенилась — уже и ты, Васька, с животом нарисовалась! Но он тебя не любит. Это он мне таким образом мстит!”.
А Василисе, конечно, неприятно такое слушать да читать. И потому всюду страдалицу телефонную она блокирует. Но абонентка неизвестная страшно настойчивая попалась — обычной почтой даже письма шлет.
Заказные и с уведомлением. И на двери подъезда написал кто-то красной краской: “Васька, отзынь от моего Сереги!”. И еще рожу страшную рядышком нарисовал — кудрявую и носатую. С рожками на лбу. Рожа — это Василиса, получается. Она ведь, действительно, кудрявая от природы.
Идет Василиса с малышом гулять — а на двери призывы от законного мужа отзынуть. Кто бы такое терпел? Вот и Василиса не стала. Пожаловалась супругу на художника. И письма показала. А Сережа письма почитал и смеяться весело начал.
— Ха-ха, — говорит сквозь смех, — так это ж Лерка! Вот же каналья она какая! Я с этой Леркой до тебя встречался целый год! Забавная она девушка. Прямо огненная такая, с живым умом.
Работали мы вместе. И не бери в голову — это сущий ребенок. Ей двадцать восемь всего. Ума еще маловато. И в меня она была влюбленная, ха-ха! А сейчас вот шутит эдак.
Мы с ней на первое апреля всегда друг дружке спины мелом мазали. Хорошее просто чувство юмора у человека. Узнаю знакомый почерк, так сказать.
— А мне, — Василиса обиделась, — такой сущий ребенок не нравится. Она мне гадости пишет. И на дверях рожи рисует кудрявые. Чего же тут смешного?
Это оскорбление, между прочим. У меня молоко от нее пропадает. Малыш веса не прибавляет совершенно. А тебе весело. Смотри, не надорвись от смеху-то.
— Ой, брось, — муж улыбается, — на Лерку обижаться нельзя совершенно. В «черные списки» ее отправь всюду. И дальше живи спокойно. А рожа на двери смешная получилась. Портреты бы Лерке рисовать за деньги, а не двери пачкать людям.
А Василисе такой совет зачем? В списки Лерку она давно занесла. Но от двери подъездной как ее гонять? Ночами караулить? И перед соседями неудобно.
Краска не смывается — как ее тряпкой не три. И все соседи Василисе говорят: уберите уже художества свои, у нас приличный дом, в подъезде алоэ растут в горшках. И на рожи мы смотреть несогласные.
А история эта перед днем строителя как раз происходила. Супруг праздник с коллективом отмечать широко хотел. И пошел, конечно, он праздновать.
Нарядился будто на свадьбу. А Василиса сердцем почуяла: не пройдет этот день строителя бесследно для семейной жизни.
Так и вышло. Явился муж с профессионального праздника аж на следующее утро. Василиса, конечно, сразу ему скандал выдала. Ругается, сковородой машет.
И про Лерку допрашивает: с ней он веселился или еще с кем. И если с ней, то и пусть чемодан собирает прямо сей момент. Ей такой спутник жизни не сдался. А муж опять хохочет.
— Какая Лерка, — говорит, — и всюду она тебе мерещится! Видел я Лерку в позапрошлом аж году! А тебе лишь бы мне нервы свернуть. Вот чего хорошего в ней было, так это легкий нрав.
Не пилила совершенно мне черепушку. Загулялись мы с ребятами в ресторане просто. Конкурсы интересные и меню разнообразное. А ты уже тут напридумывала умопостроений.
А Василиса на сравнение с Леркой обиделась. И решила она коллеге Сережиной позвонить — уточнить состав празднующих. А коллега с Василисой приятельницами были в юности.
И призналась приятельница: был, мол, твой нарядный. И взялась к нему одна девица. Все они смеялись, в конкурсах плясали танцы разные, шушукались за столом.
А потом, вроде как, девицу парень из ресторана забрал посторонний. Или куда-то еще она подевалась. А девка та красивая была, рыжая и улыбка во все тридцать два зуба.
“На развод, — тогда решила Василиса, — срочно на развод подавать. Пусть с рыжей Леркой дальше веселиться. Без нас уж. Ах, он враль, ах, он негодник”.
И от досады вещи Сереже в чемоданчик собрала. И на лестничную клетку чемодан оттащила. Тащит она чемодан, пыхтит, а на стенах подъезда ромашки кто-то изобразил.
А еще и сердечки. И записку прилепил: “Котенок мой, зайчонок ненаглядный! Спасибо за прекрасный вечер. И давай повторим его скорее вновь. Твой бегемотик”.
Тут, конечно, Василиса уж совсем самообладание потеряла. Записку порвала, на засов дома забаррикадировалась. И решила Сережу больше в свою жизнь не впускать.
Пусть он с “бегемотиком” дальше влюбляется. А они с малышом без него чудесно проживут. А вечером Сережа домой с работы пришел. И начал через дверь переговоры вести с женой.
— Я, — говорил, — даже и не заметил: была там Лерка или не было ее. Все между нами давно окончено. И чего ты обижаешься? Она дитя настоящее! И человек, в целом, очень позитивный.
Ты бы с ней, пожалуй, даже подружиться бы смогла. Она славный, вообще-то, товарищ. Не соскучишься с таким другом. А что ромашки рисует и записки на двери ляпает — так это детство у нее еще в одном месте играет.
Вот, звонила мне сейчас, извинения просила тебе передать. Не будет она так больше. Сейчас и тебе позвонит — лично прощения попросит.
Открой дверь, Вася, хватит нам соседям мелодраму показывать. Я тут уже три часа стою. Уже в удобства хочу и спать улечься.
А Василиса дверь мужу не открыла. Обидно ведь — ему весело, ему сердечки рисуют, а ей оскорбления да вранье одно. Ушел Сережа к товарищу ночевать. И характер Василисин напоследок критиковал.
“Шуток не понимаешь, — так он сказал, — совершенно. Обижаешься на глупости. Лерка — дитя натуральное. Дети так забавляются — записочки на уроках с обзывательствами пишут, на стенах рисуют людей с рогами или хвостом.
И чего же? Другая бы только посмеялась, а ты мелодраму устроила. Гормоны у тебя совсем расшалились. И характер испортился. К доктору бы тебе обратиться”.
Домой Сережа, конечно, вернулся позже. И с Василисой помирился. По часам и минутам день строителя расписал свой. И поверила ему супруга: чист и безгрешен.
Теперь только рожа на двери подъездной напоминает о Лерке. Но и с ней муж разобраться обещал в ближайшее время. С рожей, разумеется, не с Леркой.
